Беларусов, которые едут домой из-за границы, может ждать дополнительный контроль: с беседой и проверкой телефона. Пограничники ищут «экстремистские» лайки и подписки в соцсетях за любой год и отправляют найденное на «правовую оценку». Если находят, то проверяемого ждут «сутки» в ИВС: без вещей, матрасов и постельного белья, с клопами и голыми металлическими шконками, на которых невозможно спать. «Медиазона» записала монолог беларуски, которая попала в ИВС после проверки на границе.
«Что это?» Проверка на границе и приехавший патруль
Все начиналось обычно: «ваш паспорт», «подождите в сторонке», «пройдемте», «дайте телефон», «какой пароль». Естественно, никто не представляется и не говорит, что сейчас будет и почему. Пограничник просто начинает рыться в телефоне. Клацает обеими руками, сосредоточен, сопит. Несколько раз он разворачивает телефон экраном к тебе, спрашивая «Что это?» и показывая какие-то аккаунты, не обязательно экстремистские.
Где именно копается охранник границы — в переписках, подписках, фото или других приложениях — непонятно. Фотографирует своим телефоном мой телефон. Спрашиваешь, что происходит и что именно он фотографирует, — огрызается.
Пара вопросов «куда едем, зачем и откуда», и меня уже ведут на таможенную проверку. Никаких комментариев или рассказов о дальнейших движениях нет. Виднеется дверь выхода с пограничного пункта, за ней — люди, автобусы, огни города и родной страны. В следующий раз их удастся увидеть из «акенца» милицейской машины, везущей тебя в милицию.
На границу приехал патруль. Милиционеры спешили, поторапливали пограничников с документами, подхватили мои вещи, и мы отправились к машине. Общение — вежливо-равнодушное, ты все равно скоро поедешь кормить клопов, а ребята — по делам.
«Раздевайтесь, снимайте вообще все». Обезьянник, протоколы
В милиции чувствуешь себя случайным гостем, зашедшим не в ту дверь. Правда, ощущаешь это особенно руками, ведь они в наручниках за спиной. Когда меня заводили в дежурку, в коридоре сидели «клиенты»: кто-то подрался, у кого-то что-то украли, кто-то, возможно, украл, кто-то только спросить. Сидят свободно, болтают друг с другом и сотрудниками.
Патрульные передают тебя отделу милиции, забирают свои наручники, ты ждешь, пока тебя «перестегнут» в наручники «местных» и начинается «опрос». Сотрудник возникает перед тобой с твоим телефоном и начинает в нем копаться. Вздыхает, говорит «у вас лайки» (статья 19.11 КоАП о хранении или распространении «экстремистских материалов». — Прим. «Медиазона. Беларусь»), показывает один из них, просит прокричать в коридор свои данные, чтобы услышал дежурный — он заполняет какие-то бумаги. Что будет дальше и что происходит, никто не говорит.
Через час в отделение приезжает девушка, которую все ждут. Ты тоже ждешь, потому что больше заняться нечем. Задержание, заключение — это вообще постоянное ожидание. Но это мы узнаем потом, а пока — вас приглашают раздеться полностью, сдать ценные вещи для описи.
— Мальчики, не заходите! — командует девушка, прибывшая для личного обыска меня.
Следующий уровень — обезьянник. Камера под боком у дежурных, которые принимают звонки от населения — с решетками, следами крови на стенах и шконках, запахом мочи и антисептика. Посидели немножко и хватит, вас вызывают подписать протоколы и двигаться дальше — в ИВС.
Из протоколов узнаёте, что вину признаёте, а также когда был признан экстремистским аккаунт, на котором обнаружили ваш лайк 2020 года. Копий не дают, хотя обязаны выдать по просьбе. Здесь впервые говорят, что вас отправляют в изолятор, а оттуда — на суд. Телефон изымают под опись, паспорт возвращают. По разговорам понимаю, что, скорее всего, суд даст штраф — так происходит чаще всего.
«Лицом к стене». Конвой и наручники в ИВС
Заводишь руки назад, слышишь щелчки, взбираешься в милицейскую машину и провожаешь глазами город: вас конвоируют в ИВС. По дороге слушаете разговоры о сокращенных премиях, слухах их отделов. В ИВС вы попадаете сначала в очередь, в коридорчике скопились конвоиры: кто-то приехал за задержанными, чтобы отвезти их на суд, кто-то — чтобы конвоировать в СИЗО или куда-то еще. Все шутят, матерятся, смотрят рилсы. Вы сидите с руками в наручниках за спиной и наблюдаете за этим чужим миром, который теперь и ваш. Но еще кажется, что нет.
Раздается металлический лязг и грохот, девушка-конвоир просит поспешить, будто мы в поликлинике и окно возможностей попасть в ИВС может захлопнуться. Сразу за толстенной дверью, подобные которым вы видели разве что в музеях-бункерах, обращаться начинают по-другому. «Лицом к стене, руки выше, ноги широко, не смотрим, голову опускаем», — рявкают тебе и отправляют на досмотр. Раздеться нужно снова догола, присесть, одежду проверяют, личные вещи забирают. Девушка-конвоир говорит «Ну все, до свиданья!», и дежурный командует идти. Ты забываешь, а вернее, не знаешь, что идти — это значит нагнуть голову до колен, не оглядываться и слушаться его касаний за наручники.
— Стоп, вешаем куртку, запоминаем номер, — отстегнув один наручник, командует «коридорный».
За несколько минут пропитываешься «атмосферой» подвала настолько, что, кажется, если номер, под которым висит твоя куртка, окажется забыт, можно загреметь в тюрьму надолго. Затем, стоя за спиной, сотрудник бубнит правила нахождения в ИВС:
— Днем не спать, не лежать, не сидеть опершись о стену или кровать, не ставить руки на стол, не держать голову, не закрывать лицо, нельзя читать, петь, играть.
Ваши руки снова поднимают за спиной за наручники, как за поводья, и вы начинаете движение к камере.
«Ноги широко!» Шмоны в камере
Зайдя в камеру, понимаешь, кто «политический», кто нет. «Политические» неподвижно сидят по струнке, на краю «кроватей». Неполитические расслаблены.
Через полчаса начинается «шмон» — проверка камеры. Рутинное мероприятие, когда всем нужно выйти из камеры, а сотрудники ее обыскивают, простукивают, роются везде, засовывают зеркало в «туалет». Политические выстраиваются на выход из камеры заранее с руками за спиной — для наручников. Потом к стене, «ноги широко». В это время вас ощупывают металлоискателем или руками, отдельно просят предъявить стопы. Шмоны есть плановые, есть агрессивные (когда, судя по звукам, камеру избивают и разбрасывают вещи), проходят несколько раз в день. Как стоять и куда идти — никто не объясняет. Учишься на ходу, ориентируясь на сокамерниц и их подсказки. Любой звук воспринимается угрозой, любой удар примеряешь на себя.
Девочки по-быстрому объясняют, во сколько приемы пищи, предупреждают о шмонах, о камере видеонаблюдения, расспрашивают, что случилось, рассказывают про себя.
Вещей у «политических» нет. В лучшем случае — салфетки и одна прокладка. Но и это могут не разрешить. Кофта или белье, книги, щетка, паста, вода, еда — все запрещено. У неполитических с собой есть сумки с запасами: постельное белье и полотенца, сладости и приправы, тапочки и даже посуда (пластиковые стаканы, например). Делиться им запрещают, для всех наказание — карцер.
Первые часы девочки тебя одергивают, как не надо сидеть, либо из-за двери кричит сотрудник «Не опираться!» Каждые 15 минут у дежурных обход, они заглядывают в глазок двери камеры. Сначала про это не знаешь, потом не помнишь, а потом чуешь и определяешь по этим заглядыванием время, ведь часов тоже нет.
Попытки: спать, есть, ходить в туалет
Изолятор находится в подвале, свет из окна в камеру не пробивается из-за решеток, мусора и перегородок. Камера — это несколько шконок в два яруса, «туалет» там же, стол и издевательское окно. На деревянные шконки одежду лучше не класть — забрать ее можно вместе с клопами. На металлических невозможно спать.
Вернее, возможно, но больно, холодно и недолго. Сон в ИВС — это поиск положения, в котором можно задремать. Матрацы не выдают, под голову класть что-либо запрещено. Решетки шконок впиваются, добавляют холод ночью. Поэтому можно переместиться на пол. А потом — на узкую лавку. Еще через 15 минут приползти и подремать на корточках у батареи. Все это время горит яркий свет, а под одеялами сладко спят задержанные по уголовным или «хулиганским» статьям. Пара попыток заснуть, и пора вставать: в дверь стучат дубинкой, и «политическим» посреди ночи нужно подбежать, представиться, назвать статью. Так нужно делать каждые два часа после отбоя, а в шесть уже подъем.
В какой-то момент режим в камере превращается в такой цикл: днем борешься со сном и соблазном «прислониться» и задремать, тебя одергивают крики охранников и удары дубинкой по двери, ждешь ночи, чтобы прилечь и расслабить тело. Ночью ждешь утра, потому что спать невозможно и холодно.
Утренняя рутина — сходить в туалет, умыться из вялотекущего крана. Лицо не вытираем, ведь бумагу надо экономить, ее нам могут не выдать. Туалет смердит, но для «уюта» накрыт листом пластика. Отодвигаешь его, делаешь глубокий вдох и… Смыва как такового нет, просто открываешь на трубе кран, и что-то там течет. Мы пользовались бутылкой. От камеры туалет не отделен.
Еще одной бутылкой мы пользовались, чтобы набирать воду и иметь под рукой питье. Из жидкости за день в меню лишь пара глотков чая (четверть кружки). А также — каша на завтрак, немного супа и картофель с котлетой из помоев на обед, каша с одной рыбешкой-салакой на ужин. И хлеб — по кусочку на человека в каждый прием пищи.
«С вещами на выход». Мысли о побеге, кока-коле и мести
Некоторым задержанным были предъявлены «уголовки» за протесты. По словам сокамерниц, в том числе и тем, кого задержали на границе «за лайк». Поэтому каждый раз, когда гремел засов двери, все надеялись, чтобы это не оказался вызов к следователю — от него возвращались с бумажками об уголовном деле.
Из-за недосыпа, страха, унижения и непонимания, что с тобой будет дальше, на третий день голова не соображает. Кажется, ты задержан давно, и так теперь будет долго. У меня даже были мысли о побеге: если представится возможность, лучше быть застреленной в спину, чем годами так сидеть. Из-за постоянных бесед, дремы, яркого света круглые сутки жизнь «до» затирается и всплывает вспышками мелких воспоминаний, которые в голове в обычной жизни не крутишь. Улыбка друга, вкус колы, обложка книги и так далее — никакой романтики и сложных чувств. Мысли о политзаключенных — а как они это все выдерживают?
Никто не обсуждает, что будет делать, выйдя из изолятора, — все тревожно ждут своего времени. Набор желаний у нас одинаковый: душ, умыться, выпить кофе, обнять близких, посидеть на лавке, послушать деревья. Все друг друга подбадривают и утешают — сложнее всего «держать» тех, кто из ИВС поедет в СИЗО. Хороших аргументов тут нет, это беда. Но и слезами делу не поможешь, старались настраивать девочек на жесткий марафон впереди и «а потом как встретимся!».
Мои «сутки» истекли, «с вещами на выход», снова досмотр догола, последние наручники и свобода. Дежурный на прощанье бросил «До свиданья», выдал счет за содержание в этой «гостинице» и нажал кнопку ворот.
Читайте также
